«Понежй поселяниново житий и пребывание и строение нивы всегдашних трудов требует, подобает силных и крепких и неленивых делателей имети». И это истинная правда. Труд на земле издавна считался проклятьем в то время, как, например, война, где люди убивают людей, уделом героев. Конечно, войны бывают справедливые и несправедливые, а вот труд на земле праведен во всех концах света и во веки веков. Похоже, и наш русский сельский народ с древних времен именно так воспринимал свое социальное положение. Доказательство тому – былина «Вольгб и Микула», плод народного творчества тысячелетней давности, в которой рассказывается о князе и пахаре. Нравственная правда и физическая сила были на стороне человека-труженика. Впоследствии отношение к сельскому труду изменилось. Он стал проклятьем. Повинно в том не только крепостное право помещиков и нещадная эксплуатация царским самодержавием государственных крестьян, но и социальное неравенство. «Прорубив окно в Европу», Россия выкидывала через него за бесценок лес, зерно, поташ, мед, пушнину. Из Европы везли шляпки, панталоны, романы, духи, зеркала, шампанские вина и прочие вещи, ненужные нормальному, неиспорченному человеку. Дамское платье из Парижа стоило от нескольких десятков до сотен рублей. Но их требовалось безумно много! Императрица Елизавета Петровна оставила после смерти 15 тысяч платьев и два сундука шелковых чулок. Перед этим во время пожара во дворце у нее сгорело четыре тысячи платьев. А ведь у императрицы десятки фрейлин, и по России жаждали украшений тысячи дворянок, имевших не одно платье. Вот и посчитайте, во что обходились крестьянину, единственному крупному в XVIII веке налогоплательщику, барские шляпки. По ценам того времени, хорошая лошадь стоила 10 рублей, корова – 5, овца – 1 рубль, а здоровый мужик мог заработать в год не более 20 рублей. Год работы ради одного платья императрицы!..

Изучением хозяйства петровского крестьянина в XVIII веке наше краеведение пока не занималось. Можно лишь предполагать, что земледелие велось хищническими методами. Поля не удобряли, лет десять использовали, затем бросали, переходили на другие степные участки. Еще через десять лет возвращались на старые поля, но хорошего урожая все равно не получали, потому что земля зарастала сорняками, которые, как и культурные растения, тянули из почвы питательные вещества. В результате брошенное поле не отдыхало, а кормило полынь. «В земле имеет быть крайний недостаток, потому что земля не хлебородная, и не более как засеяна и хлеб сниман бывает лет десять, а потом, оставя, распахиваем в других местах», – писали в наказе депутату Уложенной комиссии черносошные крестьяне Петровского уезда.

Дворянин, первый русский ученый агроном Андрей Болотов, глядя с горы на одно из больших сел государственных крестьян, с досадой отмечал «глупые строения» и небрежность во всем. «Жители все вольные, работы господской не отправляющие, владеющие многими тысячами десятин земли и живущие в совершеннейшей свободе. Не остается ли по всему сему заключить, что селу сему надобно быть прекраснейшему и походить более на городок, чем на деревню; но вместо того оно ни к чему не годное, и нет в нем ни улицы порядочной, ни одного двора хорошенького. Там двор, здесь другой, инде дворов пять в куче, инде десяток. Те туда глядят, сии сюда, иной назад, другой наперед, иной боком, иной исковерканный стоит, и ни одного из них живого нет. Избушка стоит как балдырь, правда, покрыта дранью, но только и всего. Дворы их истинно грех и назвать дворами. Обнесены кой-каким плетнишком, и нет ни одного почти сарайчика, ни одной клетки, да и плетни – иной исковерканный, иной на боку, иной избоченяся стоит, и так далее. Взирая на все сие и крайне негодуя, сам себе я говорил: «О талалаи, талалаи негодные! Некому вас перепороть, чтоб вы были умнее и строились и жили бы порядочнее. Хлеба стоят у вас скирдов целые тысячи, а живете вы так худо, так бедно, так беспорядочно! Вот следствие и плоды безначалия, мнимого блаженства и драгоценной свободы. Одни только кабаки и карманы откупщиков наполняются вашими избытками, вашими деньгами, а Отечеству один только стыд вы собою причиняете».

Природа нерадивости пахотных солдат к крестьянскому труду объяснялась их станичным прошлым и спецификой Дикого поля, где все было временным, не постоянным, где своя жизнь копейка, а чужая вообще ничего не стоила. Перечитайте повесть Н.В. Гоголя «Тарас Бульба»: его казаки, конечно, герои, но вряд ли люди с психологией запорожцев способны к добросовестному, систематическому труду. Нужны десятилетия, чтобы эта психология изменилась.

Впрочем, Петровск не купался в достатке. В городе не хватало дров, печи топились соломой и высушенным бурьяном. Кстати, одна из причин предпочтения ржи перед пшеницей, которую питал здешний крестьянин, была длина стебля – ржаной стебель в несколько раз длиннее пшеничного и толще. Если скрутить пучок ржаной соломы, то он будет довольно долго гореть в печи, почти как дрова. В перечне проблем петровчан, отраженных в наказах депутатам комиссии по составлению нового Уложения Российской империи, дровяная стояла на втором месте. К концу 19 столетия петровчане стали топить кизяками. Технология их изготовления была заимствована в Средней Азии. Любопытно, что в 19 веке еще бытовала загадка про солому, созданная судя по всему кем-то из петровчан: «Шел я мимо Петровска, видел дело таковско: головы разбиты, брюха вывалены, душу в рай несут, тело в ад суют».